‘The dacha’s a good place…’ (Aleksei Mashevsky)

The dacha’s a good place for the end of the world,
With the radio signal weak and no sign of mail
Only in the mornings a magpie hops on the roof
Bringing us maybe fresh news on its tail.

Perhaps all the markets have collapsed at once
Martians have attacked Earth in battle array…
You read a book and walk with a bowl
Gathering the ripe cucumbers on your way.

A butterfly circles above a yellow iris
Sea-buckthorn clings at the boundary fence
What is it that still remains in this life
For a mortal to do, if he has any sense?

The threads we hang from are so delicate
And so is the vault of the heavens so blue
It’s just that for a time we stood to one side
But it will affect us, and any minute too.

Хорошо конец света встречать на даче:
Нет сети, а радио — не везде.
Лишь сорока утром по крыше скачет
И приносит новости на хвосте.

Может быть, обвалились все рынки разом,
Марсиан напала на Землю рать…
Ты читаешь книгу и ходишь с тазом
Огурцы созревшие собирать.

Бабочка над ирисом желтым вьется,
Облепиха лепится у межи.
В сущности, что смертному остается
В этой жизни делать еще, скажи?

Нити, на которых висим, так тонки,
Хрупок даже синий небесный свод.
Просто мы стояли пока в сторонке,
Но и нас коснется, и нас вот-вот.

Midsummer night’s dream (Aleksandr Kushner)

As for many others, in June
The FIFA World Cup won my esteem.
Is that not why, full of tyrannical power
I had such an improbable dream?

Say, what kind? But I don’t know myself,
Can such a dream suggest a valid plea?
That I’m playing football with Akhmatova
I pass to her, and she passes to me.

We’ll overcome Petrov and Ivanov!
A foolish dream, for I already knew
We were better than them at accurate style
They were hurrying, they wouldn’t get through.

She was asking: who are they?
I wanted to speak, but my tongue stayed inert.
Her expensive beads sparkled around
But her cloak clashed with the football shirt.

A happy dream, but how much sadness it had!
Beside the football pitch, dachas in a wood
And whether we won or whether we lost–
I won’t lie: I had a dream, now it’s gone for good.

СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ
Чемпионатом мира по футболу
Я был, как все, в июне увлечен.
Не потому ли, полный произвола,
Невероятный мне приснился сон?

Сказать, какой? Но я и сам не знаю,
Удобно ли в таком признаться сне?
Что я в футбол с Ахматовой играю,
Пасую ей, она пасует мне.

Мы победим Петрова с Ивановым!
Дурацкий сон, ведь я предупреждал.
Мы лучше их владеем точным словом:
Они спешат, не выйти им в финал.

Она спросила: Кто они такие?
Хотел сказать, но тут же позабыл.
На ней мерцали бусы дорогие,
А плащ к футболке плохо подходил.

Веселый сон, но сколько в нем печали!
С футбольным полем рядом — дачный лес.
А выиграли мы иль проиграли —
Не буду врать: сон был и вдруг исчез.

‘In a wordless blinding haze…’ (Viktor Kulle)

In a wordless blinding haze
stood with predecessors in a row
I have the prospect of lying in a grave
and collecting dust on the shelves.

The world of the future is populated.
The letters are germinating.
Progress is only weak in one thing–
pain hurts and tears are salt.

And with what such novelty
shall I amaze my native coombe?
What is left behind your back
overtakes you like a boomerang.

In it the blocks of ice preserve
a land that is melting a little bit.
And all the rest is the same as ever:
pain hurts and tears are salt.

В бессловесной слепящей мгле,
встав с предшественниками в ряд,
предстоит мне лежать в земле
и на полках пыль собирать.

Мир грядущего населен.
Прорастают все письмена.
Лишь в одном прогресс не силен —
боль болит и слеза солона.

И какой такой новизной
изумить родной буерак?
Остающееся за спиной
настигает как бумеранг.

В нем хранима глыбами льда
чуть подтаявшая страна.
А все прочее — как всегда:
боль болит и слеза солона.

‘As a bird makes from twigs…’ (Viktor Kulle)

As a bird makes from twigs
Its temporary home, to its misfortune,
so the soul is grown over with words.
And flesh is turned into Spirit.

I will go out into the street. Go out
only so as not to be on my own.
Still youngish in appearance,
I have already looked into darkness.

Anybody, do you hear, anybody
has their immortality predestined:
for some, it is like a cartridge in a clip,
for others like a seed in ploughed land

and for others still, sand under one’s foot,
the teeming of the dumb beasts.
Are you frightened, my soul? Never mind.
More frightening is the simple thought

of interstellar freedom with its coldness
that may be calculated for now
where there will be–once more–
no nature, no time, no language.

Виктор Куллэ

Как птица из веток свивает
свой временный дом на беду —
душа прирастает словами.
И плоть претворяется в Дух.

Я выйду на улицу. Выйду,
чтоб только не быть одному.
Ещё моложавый по виду.
Уже заглянувший во тьму.

Любому, ты слышишь, любому
бессмертие предрешено:
одним как патроном в обойму,
другим — словно в пашню зерно,

а третьим — песком под стопою,
кишением тварей немых.
Страшишься, душа? Бог с тобою.
Страшнее нехитрая мысль

про холод межзвбездной свободы,
вполне исчислимый пока,
где снова не станет природы,
и времени, и языка.

‘What other life do you need….’ (Elena Pogorelaya)

What other life do you need?
Here is this night, here is this silence,
Here is this hour in the hospital close
Where you walk quietly and quickly
Spreading out on the radiators
Many times darned children’s clothes.

Your eyes see dreams for the moment
The lads are green from lack of sleep
Your back is straight, no cause to mind
That, having attacked the crabmeat, once more
A handicapped youth peers round the corner
At your waist and your behind.

Какая жизнь тебе еще нужна?
Вот эта ночь, вот эта тишина,
Вот этот час в больничном околотке,
Где ты идешь бесшумней и быстрей
Развешивать по спинам батарей
Заштопанные детские колготки.

Твои глаза — покуда видят сны
Мальцы — от недосыпу зелены,
Спина пряма, и нечего стыдиться,
Что, навалясь на крабы, вновь глядит
Из-за угла подросток-инвалид
На талию твою и ягодицы.

‘Love does not pass…’ (Elena Pogorelaya)

Love does not pass, but the pain does, all right
And making a fuss about it would just show pride.
And the tears running down my cheeks at night–
They’re nonsense. You’re by my side.
You’re by my side, and your temple is pressed
Into the pillow, the moles on your back could be
An astronomical star chart, possessed
For a short temporary while  only by me.

Елена Погорелая

Любовь не проходит: проходит боль,
Носиться с которой — спесь.
А слезы, бегущие ночью вдоль
Щеки, — это вздор. Ты здесь.
Ты здесь, ты к подушке виском приник,
И родинки на спине —
Как звездная карта, на краткий миг
Раскрытая только мне…

The pastor of profit (Anton Nechaev)

People come, people go, but their faces are coins
One is a kopeck, another is a cherished euro.
I am selling lingerie and ensembles.
In myself I’m quite calm, but I stammer even so.

A rich lady comes, in a coat of her husband’s hide.
She points with her little finger–put those ones by.
I say: Madam, perhaps you need an admirer?
But earn myself nothing by way of reply.

Time does not pass quickly, neither does it dawdle,
the accounting period is ended, the reports have all been done.
I’m buying a dacha, some furniture, a flat
and going on leave to roast my legs in the sun.

My firm’s building doesn’t rise very high,
but it’s more horizontal, like a painting of war.
I smile–the flashbulbs explode,
I’m teaching my flock the payer once more:

oh my animate, deranged, gigantic gain
so cherished, so valuable, so aureate
my life so ornamented, generous, unbounded…
Welcome to you, eternally smiling fate!

Антон Нечаев

Пастор прибытка

Люди приходят, люди уходят, но лица у них – монеты.
Кто-то копейка, а кто закадычный евро.
Я продаю бюстгальтеры, туалеты.
Сам по себе спокоен, но заикаюсь нервно.

Дама приходит богатая, в шубе из шкуры мужа.
Кажет мизинцем – это, это, еще вот это.
Я говорю: мадам, вам ухажер не нужен?
Не зарабатываю ответа.

Время идет не быстро, но и не слишком медлит,
кончен отчетный год, подметены итоги.
я покупаю дачу, квартиру, мебель
и уезжаю в отпуск жарить на солнце ноги.

Здание возвышается фирмы моей не слишком,
а в ширину оно, как панорама битвы.
Я улыбаюсь – цокают фотовспышки,
я обучаю паству свою молитве:

прибыль моя живая, бешеная, большая,
вещь моя дорогая, ценная, золотая,
жизнь моя расписная, щедрая, бесконечная…
Здравствуй, удача вечная!

Long black dress (Olesya Nikolaeva)

Mother brought me this long black dress from Warsaw once.
For seven years I went to the monastery in it.
At Lent I knelt in it,
Dropped wax on it,
Inhaled the incense,
Slept while I waited for the nocturmal liturgy,
Took communion in the heat and the cold
Even dragged logs round in the monastery’s back yard.
And finally I used it as a doormat
It lay spread-out at the threshold
And people who came to see me carefully wiped their feet on it.
And for some reason that caused me pain.

ДЛИННОЕ ЧЕРНОЕ ПЛАТЬЕ

Это длинное черное платье мама мне некогда привезла из Варшавы.
Я в нем лет семь ездила потом в монастырь.
Великим Постом стояла в нем на коленях,
Капала на него воском,
Вбирала кадильный дым,
Спала, дожидаясь ночной литургии,
Причащалась в жару и в холод
Да на монастырском заднем дворе таскала поленья.
И, наконец, пустила его на тряпку:
Оно лежало, распластанное, у порога,
И те, кто приходили ко мне, тщательно вытирали об него ноги.
И мне от этого было почему-то больно.

My verse (Gleb Shul’pyakov)

blind as a bird wind-blown
plumed over with names
of others–like the taste unknown
in the mouth that remains–
in eternal search, along the seams
seeking the edge of the days
how much of the future–it seems
to me so cold there always

 

 

мой стих

слепой как птица на ветру,

облепленный пером

чужих имен – как вкус во рту,

который незнаком –

на вечном обыске, по швам

все ищет край времен,

как много будущего – там

как холодно мне в нем

‘That which comes apart…’ (Valery Shubinsky)

That which comes apart you can’t sew up again
the needle can’t be threaded, the stitch will not be made.

He who’s called such a way, that becomes his name
he’s called that way wrongly, but it’s just the same.

Pink-coloured with full lips, well grown and toothy too
I do not recall myself, nor would I desire to.

He who volunteers  runs into that very fight
the atmosphere swells up and soils the candlelight.

Life leads you past the blades, keeps you from the falls,
whether for love or from shyness, I do not know the cause.

But that which comes undone won’t heal up anew
it merges with the twilight, flows into the darkness too.

Валерий Шубинский

ТО, ЧТО РАЗРЫВАЕТСЯ

То, что разрывается, назад не зашивается,
нитка не вдевается, не делает стежка.

Тот, кто обзывается, тот так и называется,
только называется неправильно пока.

Розовым и губчатым, росленьким и зубчатым
я себя не помню, да и помнить не хочу.

Тот, кто вызывается, на то и нарывается:
воздух раздувается и лапает свечу.

Жизнь ведет сквозь лопасти, не подпускает к пропасти:
из любви, от робости, не знаю почему.

Но что расшивается, уже не заживается:
с полутьмой сливается, сливается во тьму.