Meditations (Arkady Perenov)

I feed soup to my poet friend,
an ossified pupa of the universe.
And in the age of Torquato Tasso
you stretched your glazed hands out
to the shipwrecked ones, full of unendurable crimson heat.
Feel, she imagines, and forget
(head full of the hours lived through)
how you went, one possessed, through the iron forest,
climbed through the noisy ribs,
squatted on your heels
and looked at the dead cosmonauts,
whispering verses recalled with difficulty.
The cargo of years lived through.
The ticking anxious world of de Chirico.
Silhouettes, outlines of monsters and kneeling animals.
You, shake your head if you agree.
Let’s imagine that life is full of improbabilities
and in the essence there is a delay
before the level white absolute.
You walk along the bottom of the ocean
raking up the salt with your feet.
You embrace imperturbable strangers
and forget them on the spot.
You make efforts to understand
that in the sequence of sufferings
you too are necessary.

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Супом кормлю друга поэта,
окостеневшую куколку мироздания.
Ты и во времена Торквато Тассо
так же протягиваешь остекленевшие руки
к крушеницам, полным багряного нестерпимого жара.
Чувствуй, воображала, и забывай
(голова полна прожитыми часами),
как ходил, оглашенный, по железному лесу,
через шумные ребра пролазил,
сидел на корточках
и смотрел на мертвых космонавтов,
шепча с трудом вспоминаемые стихи.
Груз прожитых лет.
Тикающий тревожный мир Де Кирико.
Силуэты, абрисы чудовищ и коленопреклоненных животных.
Ты головою махни, что согласен.
Вообразим, что жизнь полна невероятностей
и в сущности есть отсрочка
перед белым ровным абсолютом.
Ходишь по дну океана,
загребая ногами соль.
Обнимаешь невозмутимых незнакомцев
и тут же их забываешь.
Силишься понять,
что в череде страданий
ты тоже необходим.

Timlyuy train (Arkady Perenov)

The Timlyuy train, coming into town
past ripe villages with tricky eyes like cherry pits.
There was such a time,
that was more doomed to shed the evening one,
shrouding it in fog before the yellow one was turned on.
It poured on everyone the same.
In a green suit, I was still that individual
with hair that spread out to my shoulders, like a priest’s.
The first autumn moon beats a drum
by the terrible palisade fence.
Germans woven from fog get out their knives.
Straining my imagination, I call ‘Anna, Anna’.
You appeared at once.
Slender in the dusty light
you iron children’s clothes with a little iron.
Turning round, you laugh like a bell: “Ding-ding’.
The Karabainovo fields pile up
With stooped villagers tearing the new grass.
The postwoman has climbed off her bicycle and stands, pressed against a shepherd,
a railway worker comes out of the station doors,
He puts on his official cap and waves a baton at the departing carriages.
They are frighteningly empty, almost without people.
With each carriage the ticket inspectors gather gloomy force.
Anna is opposite me.
Her eyes are sad.
Her wristwatch has stopped.
Her body is inert, like a rag doll.
The Timlyuy train gathers speed
and seems to swim through blue valleys.
Her nature is peaceful,
overcome on the railway.

ТИМЛЮЙСКАЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Тимлюйская электричка, шедшая в город
мимо спелых сел с вишневыми косточками заковыристых глаз.
Было такое время,
что обреченнее было ронять вечернее,
Окутывающее туманом перед включением желтого.
Он лился на всех одинаково.
В зеленом костюме я был тот еще экземплярчик,
с волосами, что поповски раскинулись по плечам.
Месяц первый осенний бьет в барабан
у жутких заборов из тына.
Немцы, сотканные из тумана, ножики достают.
Напрягая воображение, зову: «Анна, Анна».
Явилась тотчас.
Тонюсенькая, в пыльном свете,
утюжком гладишь детское,
Оборачиваясь, смеешься как колокольчик: «Динь-динь».
Наваливаются карбаиновские поля
С согбенными поселянами, рвущими мураву.
Почтарка слезла с велосипеда и стоит, прижавшись к пастуху,
из станционных дверей выходит железняк,
Надевает парадную шапку и машет палкой отходящим вагонам.
Они пугающе свободны, почти без людей.
Контролеры с каждым вагонам набирают мрачную силу.
Анна напротив.
Ее глаза печальны.
Часы на руке прекратили свой бег.
Тело безвольное, как у куклы тряпичной.
Тимлюйская электричка набирает ход
и как бы плывет голубыми долинами.
Ее природа спокойна
в железнодорожном преодолении.